Д. Савельев - Медитатор [сборник рассказов]
Взгляд мой сфокусировался, и я разглядел над собой ухмыляющееся лицо давешнего бомжа в ореоле яркого электрического света. Я догадался, что привязан к операционному столу и закричал.
— Тише, тише! — зашептал испуганный Алексей Алексеевич. — Я же просил вас не волноваться!
У меня появилась надежда, и я закричал ещё громче.
— Не то вы разбудите моего волкодава, который уже не ел четверо суток, и мне придётся изменить условия эксперимента и препарировать вас несколько не так, как изначально планировалось… Чем кричать, лучше послушайте рассказ о том, как мы с моим учителем Введенским Николаем Евгеньевичем открыли явление доминанты в лохматом тысяча девятьсот, дай Бог памяти, кажется, третьем году…
Я решил, что надо тянуть время, и спросил недоверчиво:
— Прошу прощения, но сколько же вам сейчас лет?
Мой тон задел бомжа–академика, и он, брызгая слюной, начал распаляться:
— Сколько мне лет? Да мне не сколько лет! Я умер в 1942-ом году в Ленинграде! Я был страшным материалистом и не верил в Бога! Всю жизнь я издевался над бедными маленькими животными! Как ты думаешь, сынок, куда я попал? — Он вытер накатившуюся слезинку тыльной стороной ладони, и тут же глаза его остро сверкнули, а щетина разошлась над жестокой ухмылкой, больше напоминающей оскал. — Ты, наверное, знаешь, что Сатана иногда возвращает к жизни самых преданных своих слуг? Я именно такой слуга!
Он немного успокоился и продолжил:
— Так вот, молодой человек, был я тогда немногим старше вас, и очень любил красивых девушек… Но это не важно. Резали мы кошек с Николаем Евгеньевичем всё утро, резали, резали. А потом нате вам! Слава Богу, что Николай Евгеньевич стормозил, не то быть бы мне аспирантом до старости!
Алексей Алексеевич натянул резиновые перчатки.
— Я пока буду готовиться к препарированию, советую послушать вам моего коллегу Чарльза Скотта Шеррингтона, лауреата Нобелевской премии, между прочим. Я думаю, он вам расскажет о синапсах!
Он загоготал, и я услышал новый голос откуда–то справа.
2
Чарльз Скотт оказался очень весёлым человеком. Он сразу же заткнул мне рот какой–то окровавленной тряпочкой, оставшейся, по–видимому от предыдущих экспериментов, и принялся рассуждать о переходе возбуждения с одной нервной клетки на другую. Временами он ударял меня волосатым кулаком по уху, видно, от избытка чувств. Сначала мне было не до его разглагольствований, но потом я вспомнил гениальную фразу — «если не можешь сопротивляться насилию, расслабься и получи удовольствие». Потихоньку я начал проникать в смысл его изречений. Получалось, как будто нервная ткань, лежащая в основе жизнедеятельности человеческого организма, состоит из тел нервных клеток — нейронов и их отростков — аксонов. Между аксонами и частями клеток, к которым они подходят, есть, обычно, небольшой зазор — синаптическая щель. Контакт между нервными клетками и называется синапсом. В этой щели происходят интересные вещи. Конец аксона, как и тело клетки, к которой он подходит, естественно, покрыт мембраной. Из мембраны аксона с помощью каких–то пузырьков вещество–посредник, называемое медиатором, выбрасывается в щель, а белок другой мембраны его улавливает. Всё это происходит только когда организму требуется по нервному волокну передать нервный импульс куда–нибудь. Такой синапс называется химическим. Кстати, Скот Чарльз (или как там его?) сказал что при жизни своих синапсов он так и не увидел — их разглядели через семь лет после его смерти. Благо, теперь, когда его нынешний повелитель смилостивился и даровал ему новое тело, Скотт может любоваться на своё открытие сколько угодно. При этих словах учёный в припадке радостного возбуждения пнул операционный столик ногой, мир резко качнулся влево, и я понял, что сломал ногу об пол. Где–то за стеной заворчала собака, разбуженная грохотом, и мне стало совсем неуютно. Чарльз поднял столик, и, как ни в чём не бывало, продолжал. Клетка, уловившая медиатор мембраной, и не подумает реагировать, если в нескольких других местах её мембраны не произойдёт то же самое. Зато если она отреагирует, начинается самое интересное. Несмотря на боль в переломанной ноге, я так заинтересовался, что решил обязательно заняться физиологией, если, конечно, выживу. В общем, каждая мембрана внутри заряжена, и заряжена отрицательно. Когда она отвечает на медиаторы в синаптических щелях, её заряд падает и, в конце концов, становится положительным. Изменённый заряд скачет по аксону к другому синапсу и заставляет медиатор выбрасываться в щель. В дело вступает белок, и дальше пошло–поехало.
Чарльз Скотт запыхался, вытер пот со лба и окликнул Алексей Алексеевича. Вместо него отозвался другой, и голос показался до боли знакомым. Шеррингтон вытер об меня руки и не спеша заковылял в сторону.
3
Мне показалось, я знал этого человека очень давно. Знакомая по школьному учебнику биологии серьёзная физиономия выражала глубокую задумчивость, а добрые человечные глаза видели перед собой прекрасную физиологическую систему, в чём–то сходную с системой его любимых животных — собак. Иван Петрович, не торопясь, вынул импровизированный кляп из моего рта и заговорил без выражения:
— Шеррингтоны, Бернштейны, Дюбуа — Реймоны — все они пешки по сравнению со мной. Это я придумал возбуждение и торможение. Я подсказал бородатому принцип доминанты. И я, а не кто–нибудь ещё, изобрёл самую страшную пытку всех времён и народов — электроды, не дающие подопытному заснуть. Какое наслаждение видеть глаза существа, изнывающего от утомления! Как оно медленно начинает трястись в предсмертных судорогах, всё ещё моля о пощаде! И жизнь плавно покидает измученное тело. Впрочем, скоро я всё это увижу вновь. И трястись будет не какая–то жалкая собаченция! Только сперва надо закончить одно дело. Конкретно, просветить Вас по поводу моей рефлекторной дуги.
И он стал рассказывать. Он рассказал, как формируется возбуждающий потенциал, как он идёт с рецептора по чувствительному пути в спинной мозг, как из спинного мозга по двигательному пути импульс поступает в рабочий орган, а оттуда снова на рецептор, который передаёт информацию в кору головного мозга. Постоянная связь коры и рецепторов обеспечивает достижение полезного приспособительного результата: кора осуществляет коррекцию — определяет, что нужно человеку, без чего он мог бы обойтись, а что и, вообще, ни к чему. Он объяснил про хитрые процессы торможения, когда импульс направляется по запасным путям в объезд. Он даже объяснил открытие Дейла по поводу высвобождения возбуждённым нейроном одного и того же медиатора во все синоптические щели. Иван Петрович сказал, что уже помер, а всё ещё надиктовывал тупому Дейлу это самое его «открытие» из–под земли.
У меня появилась какая–то странная отрешённость и тихий гул в ушах. Говорят, почти все люди заранее чувствуют приближающуюся кончину, и именно это похоже со мной и происходило. Великий учёный всё ещё говорил что–то насчёт нервных центров, но я его уже не слушал. И тут я ясно осознал, что всё происходящее со мной — не более, чем ночной кошмар, страшный сон, и стоит только слегка пошевелиться, разлепить веки, как мерзкое видение исчезнет, и всё снова будет хорошо. Хорошо, скучно и банально — пустая жизнь без синапсов и медиаторов. Я крепко зажмурился, но Иван Петрович никуда не делся. Тогда я побился затылком о поверхность стола, но всё осталось по–прежнему.
— Думаете, что всё это — ночной кошмар? — в первый раз улыбнулся Иван Петрович, словно прочитав мои мысли. — Ошибаетесь. Это — РЕ–АЛЬ–НОСТЬ.
Из–за его спины появились Алексей Алексеевич в перчатках и Чарльз Скотт со скальпелем, электродами и машинкой для вскрытия черепа.
— Что ж, преступим к препарированию, коллеги? — прогремел голос Ивана Петровича.
Встреча змей
Владислав Николаевич Питон пришёл в класс довольно весёлым. Он всю ночь читал фантастическую книжку про эксперименты со временем, а по дороге в школу высосал поллитровую банку пива. На перемене он надавал по ушам нескольким второклашкам, неосторожно высунувшимся из класса, вывалял портфель ботана Пиклюева в унитазе и засунул спичку в замочную скважину на двери кабинета химии.
Молодая учительница геометрии с раскрасневшимися щеками напрягалась изо всех сил, чтобы перекричать двадцать девять подростковых глоток, а Питон в это время составлял матерные записки, порочащие их девочек. И вот как раз когда он дошёл до замученного влагалища Катьки Степновой, наступила неописуемая, полная тишина. Он мгновенно переместил взгляд с записки на учительницу и увидел, что она стоит с полуоткрытым ртом, как статуя, не шевелится и, более того, не дышит. Все остальные существа, находящиеся в классе, были в аналогичном состоянии.
